Воли свободной порыв…

О лекции-концерте Ивана Соколова в рамках Академии искусств «Новое передвижничество»

Музыка как вид профессионального искусства раскрывает широкие перспективы для творческой деятельности. Мир музыки един, тем не менее, в каждой узкой специальности формируется характерный тип мышления, его определённые законы. Профессия «музыкант» условно может быть разграничена по двум основным принципам — исполнительское видение и теоретическое осмысление музыкально-событийного процесса. Общепринятым является положение, диктующее следующее: музыковедение это комплекс историко-теоретических наук — гармонии, полифонии, истории музыки, композиции, акустики и т. д. Вдумаемся в этимологию слова «музыковедение» - «о музыке ведаю». Таким образом, любой «глубокий» музыкант есть музыко-вед. Иной вопрос — насколько истинно научен будет подход к той или иной проблеме. Единообразие механической моторики творческого процесса провоцирует музыкантов-исполнителей прибегать к попыткам расширять поле своей деятельности, «объясняя», иллюстрируя музыку, пытаясь выстроить логические конструкции, освоить закономерности композиции. Музыковедение как науку и как вид познавательной художественной деятельности объединяет единая цель — раскрыть суть содержания музыки. Звучит как проблема теоретического порядка. Однако музыка как «полисемиотическое образование» требует разнопланового прочтения — и с точки зрения сухой теории, строгого ratio, и сточки зрения «театрализации», т. е. исполнения, представления художественного образа в действии.

Проблеме совмещения принципов познания музыки была посвящёна уникальная встреча с Иваном Глебовичем Соколовым, прошедшая 26.09.09. в зале Ростовской консерватории в рамках Академии музыки «Новое передвижничество». Соколов — пианист и композитор, профессор МГК им. Чайковского, педагог — наследник традиций Л. Н. Наумова, Н. Н. Сидельникова; человек невероятной силы обаяния, он покорил аудиторию глубокой искренностью своих профессиональных убеждений. Соколов читает в институте им. Гнесиных и Московской консерватории лекции по теории музыкального содержания, пытаясь воспитать пианиста-музыканта-исследователя, воспитать с тем, чтобы «…научить вживаться в музыку с последующим ответом на вопрос “что?”» ( И. Соколов).

Всё в этом человеке завораживало — искромётный юмор, необычайная лёгкость, изысканная простота общения. Перед слушателями предстал Мастер, «дышащий» звуком: фантастическое звукоизвлечение, рождающее градации туше от оглушающего объёмного гула до почти призрачного, эфирного pianissimo. Лекция по теме «музыкальное содержание», построенная на грани трёх специальностей — фортепиано, композиции и музыковедения, не представляла собой повествование о сложных семантических комплексах музыкальной ткани; — это было живое «театрализованное представление», звуковоплощение идейно-образного содержания музыки. На грани получилось, скорее, две специальности — фортепиано и композиция. Последняя несколько ближе к музыковедению в силу необходимости досконального знания канонов теории музыки. По-видимому, живя некоторое время в германии, Соколов был вдохновлён и захвачен идеей «общей специализации», т. к. на западе нет отдельной профессии «музыковед».

Соколов отчасти позиционировал себя как музыковед в общепринятом смысле и трактовал понятие «музыковедение» широко до чрезвычайности. Как оказалось, эта категория проявила себя лишь с коммуникативной стороны, и, с лёгкостью вообразив себя теоретиком, профессор живо повествовал о своей биографии и творческих взглядах. Слов о музыке было немного: исполнение полноценно «говорило» за исполнителя. Соколов раскрывал сущность музыки в игре, насыщенной глубоким психологизмом, в живом, сиюминутном движении художественной мысли. Он не просто пианист-виртуоз, — он мыслящий музыко-вед; его прочтение музыки заставляет задуматься о том, всегда ли порыв дерзновенной воли есть экстаз? По признанию героя вечера, сам он много «чудил» при прочтении авторских концепций, и, вообще, «отличался большой странностью» интерпретаций. Под грифом «странность» на концерте-лекции прошло лишь одно сочинение — ноктюрн Шопена Cis-dur, который, не будучи доигранным, просто «повис» и растворился в воздухе. Все последующие произведения оказались трактованы вполне традиционно.

Частности вечера не подчинялись логике целого: субъективно программу можно разграничить на «шокирующую» и «более спокойную» части.

Прокофьев, Хиндемит, Сидельников, Уствольская, Бах, Соколов и Шопен — вряд ли представляется возможным уловить композиционный (структурный) замысел лекции-концерта. Здесь, скорее, присутствовал принцип эмоциональной динамической волны: crescendo от Прокофьева, оглушающая, обрушившаяся кульминация на Уствольской и мягкое diminuendo к Шопену. Тем не менее, наличие общего замысла, состоящего в том, чтобы дать ответ на тот самый вопрос «что?», позволяет судить об уместной, в данном случае, разобщённости музыкального материала.

Так проявилось свойственное многим исполнителям «прометеевское» начало Ивана Глебовича Соколова — композитора и пианиста. Нет, не музыковеда, а именно пианиста, ибо основная черта этой специальности — выражение в звуках субъективных эмоций, возникших от прочтения авторской музыки. Исполнители видят лишь одну информативную сторону текста — его эмоционально-художественный уровень. Они руководствуются эмоцией, порывом; немаловажны и личностные особенности исполнителя. Но истина музыки таит в себе много больше слоёв, нежели может дать поверхностный анализ звукового материала. Так, синтез узко-профессиональных граней в результате даёт неполноценное восприятие музыкально-художественной образности.

Людмила Мнацаканян