Алиса устроилась на банкетке в холе большого здания, куда пришла со своей сестрой, которая попросила никуда не ходить, а тихонечко посидеть здесь. Сидела и думала: «Какое интересное и необычное слово КОНСЕРВАТОРИЯ… что бы оно значило (интересовало это ее лишь потому, что в школе они проходили сложные и специфические слова, а то, что слово специфическое, она не сомневалась). Консерватория… А-а… консерва, вкусная вещь. Интересно, а здесь кого производят и закатывают в жестяные банки?»

Пока Алиса рассуждала, мимо пробегали странные люди со всевозможными инструментами (половины из которых были ей не то чтобы не знакомы, но названия она припомнить не могла, а то, что не задерживалось в ее светлой головке, не заслуживало какого либо внимания с ее стороны). Люди спешили, толкались, нервно смеялись и оттого казались ей мультяшными героями (мультики – это одна из вещей, которые она не пропускала). Хоть сестра и сказала посидеть в холе, Алисе до ужаса хотелось подойти и узнать, куда они все торопятся. «Ну, я же потихонечку, быстренько; неужели такую милую девочку, как я, добрый дяденька охранник не пропустит, хоть одним глазком посмотреть, хоть одним ушком услышать», – думала она.

Мимо прошел мужчина, говорящий (будто бы про себя), что в оркестровой яме никто сидеть не будет, а все расположатся на сцене. «Конечно, никто не захочет сидеть в яме, там темно и ничего не видно, сцена совсем другое дело…» (выступать Алиса любила). Пробравшись все-таки за толпой народа в кабинет со множеством стульев и непонятных для нее конструкций на ножке, она случайно толкнула ближайшую из них... и пульт (так называлась конструкция) упав, рассыпал вокруг себя листы с непонятными закорючками. Нагнувшись, чтобы подобрать листы (оказавшиеся партией) и рассмотреть закорючки (называемые нотами), Алиса сильно наклонилась и, зацепившись за стул (один из многих) – упала.

«Опять разбитая коленка…» – думала она, зажмурившись. Но что это за странное ощущение легкости и невесомости посетило ее? Нерешительно открыв глаза и тут же прикрыв их от невозможности происходящего, Алиса в панике размышляла: «Опять падаю, и конца не видно, но я же смелая девочка и должна встречать все проблемы с широко открытыми глазами» (так любили говорить сестра с мамой). Открыв сначала один глаз, потом второй, осмотрелась… И поразилась количеству дверей, мимо которых неспешно пролетала. Тут она поняла, что держит что-то в правой руке. Скосив глаза, она увидела титульный лист партитуры (чувство гордости наполняло ее, ведь она запомнила такие сложные слова, что сама поражалась своей учености). На нем было написано: Прокофьев. «Война и мир», первая редакция.

«Значит, все эти люди заняты в одной постановке, но как же их много!» Алиса размышляла, поражалась и то ли падала, то ли летела одновременно. Приостановившись, она попробовала открыть ближайшую дверь. Странно, но ей это удалось, а вот зайти – нет. А там, за дверью снова репетировал оркестр. Взгляд пораженной Алисы остановился на календаре, висевшем на стене – там был месяц ноябрь, все сидящие внимательно смотрели в ноты, и вид у них был озадаченный. Попытка сыграть что-либо сразу же провалилась. Оркестранты загалдели, что партии никак не сходятся: у одних не хватало тактов, у других было слишком много пауз.

Пробираясь через дебри неряшливо расписанного текста, дирижер пытался привести к дисциплине расшалившихся исполнителей, которые нервно смеялись и были страшно рассеянными. Глянув на календарь, Алиса поразилась – там был уже декабрь. «Новый год же скоро, – подумала она, – а здесь конца и края не видно, и настроение явно не праздничное». Тут ее довольно решительно подвинула в сторону целая делегация возмущенных лиц, как позже поняла Алиса, – преподавателей по специальности этих самых студентов, уже месяц безвылазно сидящих в оркестровом классе. Рассерженные преподаватели ругали своих растерянных учеников. Со всех сторон неслись гневные вскрики: «Сессия! Программа! Не готовы!»

Испугавшись этих строгих людей, Алиса закрыла дверь и стала падать дальше, мимо пролетели исписанные листки, ухватив один из них Алиса стала читать: «…не знаю, как сдам сессию, оркестр замучил, время на специальность совсем не остается, мировая премьера требует большей самоотдачи, большего количества репетиций, Коган, наконец, уехал, с нами занимается Машин (хоть немного отдохнем), музыка оперы сложная, с хором и солистами еще не репетировали, когда приеду домой, не знаю…» «Ничего себе, – подумалось ей, – ну и жизнь у этих музыкантов-студентов. Зато премьера будет – мировая! Они уже заранее знают, что будет мирово! Интересно, а обедать они успевают?»

Выбрав очередную дверь, любопытная Алиса заглянула туда и увидела похожую картину: толпа народа, пытаются петь вместе и тоже о чет-то спорят. Перед ними отчаянно машет руками человек по фамилии Васильев. «Тоже дирижер, сколько же их тут?» – продолжала изумляться Алиса. Потом были двери, за которыми пели не хором, а поодиночке, но под неусыпными взорами своих преподавателей. «Ясно, никто не хочет опозориться». Сколько бы дверей Алиса ни открывала, везде играли или пели, или просто разговаривали, и везде слышалось: «Война и мир, премьера, шотландцы, партии, дополнительные репетиции, сводные репетиции…»

На календарях стремительно менялись листки – январь, февраль. Тут ее взгляд наткнулся на интересного мужчину с усами, она уже где-то видела его раньше. Нахмурив лоб, Алиса вспомнила. «Точно! – вскликнула она мысленно. – Именно он бегал с одной репетиции на другую. Он же этот… ординатор… – На самом деле он был координатор, но Алиса любила запоминать сложные слова, до конца не расслышав их, и от этого с ней постоянно происходили всякие несуразности. – И фамилия у него подходящая – Ходош, похоже на „даешь ход“, дает ход всему». Вокруг Ходоша всегда крутилось много народу, и все от него чего-нибудь требовали.

Про сводные репетиции она поняла: это когда всех сведут в одном месте. «Но где, – тревожилась она, – это же столько места надо, чтобы разместить хор, оркестр и всех певцов, а еще приедут шотландцы? А на каком языке приезжий дирижер будет ругать оркестр? А смогут ли иностранцы петь по-русски?» Впрочем, те же вопросы занимали всех, кто репетировал, спорил и бегал по коридорам. Алиса искренне посочувствовала Ходошу с усами – столько вопросов, и негде подсмотреть ответ (она не считала постыдным заглянуть в тетрадь соседа по парте или в конец задачника).

Поймав очередной листок, пролетающий мимо, прочитала. Приказ ректора Данилова об освобождении от занятий студентов, занятых в постановке оперы. «Наконец-то сжалились», – подумалось ей. Удовлетворенно вздохнув, Алиса открыла знакомую дверь, заинтересовавшись криками, раздававшимися за ней. Посреди комнаты стоял человек с дирижерской палочкой, который, качая головой говорил: «Вы без меня совсем разучились играть». Чтобы и ей не досталось за то, что она разучилась играть (хоть Алиса и не умела играть, но свято верила, что она талант, а талантливый человек талантлив везде – эта фраза ей особенно нравилась), Алиса попыталась быстренько скрыться, но коварное платье зацепилось за дверь и, несмотря на внутренний страх от встречи с этим разгневанным человеком, ей пришлось приоткрыть дверь снова…

Каково же было ее удивление, когда она увидела за дирижерским пультом совсем другого мужчину. Незнакомец непонятно считал – «раз, двас, три», но Алисе все казалось, что он говорил «раз, раз…». Видно, не только ей так казалось, потому что оркестр тоже путался и не там вступал. А дирижер, со звонкой фамилией Дин (будто призывающей на урок «Динь- динь!») останавливал оркестр, просил играть «нэ грубо», и при помощи рук и голоса показывал, как надо играть на том или ином инструменте.

Захлопнув дверь и отругав свое непослушное платье, Алиса с удивлением осознала, что стоит на гранитном полу и никуда больше не падает. Тут рядом раздалось: «За Алису – быстро!» И она побежала, на ходу соображаю, что бы это значило, запуталась в свисающей сверху ткани, чуть не выпала на сцену… «Да не на сцену, за кулисы давай», – зашипели на нее. Но краешком глаза она успела увидеть огромный полный зал, услышала овации, и поняла, что это и есть мировая премьера.

И продолжала бормотать, как стишок: «Алиса в закульсье, Алиса в закульсье».

Ольга Коробко