РГК - Рахманинов в Ростове
Высокий контраст  
Без изображений   
Размер шрифта:
А А А
RuRu
EnEn
КонтактыКонтакты
АрхивАрхив


Рахманинов в Ростове

По материалам писем, воспоминаний, критических отзывов

Рахманинова соединяли с Ростовом многие нити. Он выступал здесь как пианист, его приездов с нетерпением ждали ростовские музыканты и сотни любителей музыки. Здесь жили и работали его друзья, возможность встречи с которыми служила, вероятно, дополнительным стимулом для включения нашего города в гастрольные маршруты. С Ростовом связан и ряд музыкально-административных забот великого музыканта, чей авторитет в те годы в столицах и провинции был огромен.

Спустя примерно восемь десятилетий после того, как столица Донского края видела и слышала автора «Алеко», Ростов завоевал право считаться рахманиновским городом – наряду с Москвой и Тамбовом (Ивановкой). Изложенные выше обстоятельства послужили руководству Ростовского государственного музыкально-педагогического института убедительной мотивировкой для ходатайства перед правительством о преобразовании вуза в консерваторию и присвоении ей имени С. В. Рахманинова. Ходатайство было удовлетворено в апреле 1992 года. Ровно через год консерватория – при поддержке Министерства культуры России и совместно с Ростовской филармонией, Государственным музеем музыкальной культуры им. М. И. Глинки и Ростовским музеем краеведения – провела масштабную культурную акцию «Рахманиновские дни в Ростове», посвященную 120-летию со дня рождения артиста. В ее рамках состоялась серия концертов, где, в частности, впервые в России была дана в концертном исполнении неоконченная опера «Монна Ванна», демонстрировались хроникальные кинофильмы, экспонировались уникальные материалы и документы из фондов главного музыкального музея страны, прошла представительная международная научная конференция, по следам которой были опубликованы сборники тезисов выступлений и статей. Тогда же на здании бывшей Торговой школы, где выступал Рахманинов, была торжественно открыта мемориальная доска, а в вестибюле консерватории установлен бюст музыканта (скульптор Д. Бегалов).

Концерты: хроника, отклики прессы

Регулярную и интенсивную концертную деятельность Рахманинов начал в сезоне 1909/10 г. В первые сезоны он гораздо больше дирижировал, чем играл, но вскоре соотношение поменялось в пользу клавирабендов. Уже окруженный быстро пришедшей к нему славой, музыкант гастролировал в нашем городе пять раз – в 1911, 1913, 1915 (дважды) и 1917 годах. В четырех концертах он выступал с сольной программой, в одном – в качестве ансамблиста. (К сожалению, Рахманинова-дирижера и Рахманинова, играющего с оркестром, Ростов не слышал).

Впервые ростовчане познакомились с исполнительским искусством артиста 9 ноября 1911 года. Это был третий из одиннадцати клавирабендов, данных им в этом сезоне в России. Ростову предшествовали Харьков и Екатеринослав (Днепропетровск), затем артиста ждали Баку, Тифлис, Киев, Одесса, Вильно, Рига, Петербург и Москва.

Программа: Соната № 1 d-moll op. 38, «Элегия», Прелюдия cis-moll, «Мелодия» и «Полишинель» из op. 3, Баркарола и «Юмореска» из op. 10, пять прелюдий из op. 23 (в этом сезоне Рахманинов играл также Вариации на тему Шопена op. 22, прелюдии из op. 32, этюды-картины из op. 33).

Проходил концерт в Асмоловском театре, располагавшемся на Таганрогском проспекте (в настоящее время пр. Буденновский, 40, рядом с Домом офицеров). Директором театра был тогда К. П. Хатранов, двоюродный брат М. Шагинян. Зал вмещал около тысячи мест.

Полный театр. Местный музыкальный мир весь налицо. Напряженное ожидание. Появляется С. В. Рахманинов. Угрюмое лицо. Высокая фигура, несколько согбенная, как бы под тяжестью мрачных дум… Артист начинает… вдохновенно изливает в звуках свою душу… Трагические настроения изредка сменяются тихой грустью… Рахманинов царит над инструментом… В лице концертанта – замечательный композитор и идеальный интерпретатор собственных произведений. (Газета «Приазовский край» от 11 ноября 1911 г.)

Сезон 1913/14 г. был гораздо напряженнее, Ростов пришелся примерно на середину двухмесячного турне музыканта, в ходе которого он дал 25 клавирабендов (всего в этом сезоне Рахманинов выступал в России и за границей в разном качестве более 40 раз). На этот раз он посетил также Таганрог и Новочеркасск. Ростов, где он играл 31 октября 1913 года, был 16-м по счету городом в гастрольной поездке.

Программа: «Элегия», Прелюдия cis-moll, «Мелодия» и «Полишинель» из op. 3, «Юмореска» из op. 10, Музыкальный момент из ор. 16 (какой – неизвестно), Прелюдии из op. 23 и 32, Этюды-картины из op. 33, Соната № 2 b-moll op. 36 (посв. М. Пресману), «Сирень», «Полька В. Р.».

Как видим, это в основном совпадает с программой предшествующего ростовского концерта. Самое заметное отличие: замена Первой сонаты – только что созданной Второй.

Проходил концерт там же, где и предыдущий.

Творчество Рахманинова – композитора и пианиста – глубоко интеллектуально. Каждая музыкальная фраза – художественно одухотворенная мысль, результат логического, строго продуманного и своеобразно прочувствованного мышления…

Чрезвычайно интересная программа из собственных произведений концертанта. Поистине С. Рахманинов – это удивительный в своем роде художник, стяжавший себе славу композитора, пианиста-виртуоза и дирижера… Пианиста встречали и провожали овациями. («Приазовский край» от 1 ноября 1913 г.)

Особым был сезон 1915/16 г.: ровно в половине из 24 рахманиновских клавирабендов звучала музыка Скрябина, скоропостижно скончавшегося 14 апреля. Скрябинский тур по России Рахманинов начал с Ростова 20 октября 1915 года.

Программа: Прелюдии op. 11, Соната-фантазия № 2 gis-moll op. 19, Фантазия H-dur op. 28, Поэма Fis-dur op. 32, Сатаническая поэма op. 36, Этюды из op. 42, Соната № 5 op. 53.

Концерт проходил в здании бывшей Торговой школы на ул. Сенной – ныне корпус экономического и юридического факультетов Ростовского государственного университета (ул. М. Горького, 88).

Перед самым окончанием концерта, когда композитор готовился играть на «бис», кто-то из публики крикнул: «Свое!», на что Рахманинов спокойно и медленно ответил: «Скрябина!» и сыграл еще несколько скрябинских этюдов. (Из статьи С. Гурвича и Я. Друскина «Выдающиеся русские композиторы в дореволюционном Ростове-на-Дону».)

«Рахманинов и Скрябин» – увлекательная, многоплановая тема. Мы коснемся ее лишь в той мере, какая необходима для разговора о том эффекте, который произвели мемориальные концерты.

Давнишняя вражда некоторых музыкальных критиков, сгруппировавшихся вокруг Скрябина, с одной стороны, и Рахманинова – с другой, была известна в Москве. Отношение критиков к композитору противоположного лагеря было тоже далеко не беспристрастным. Это и создавало в Москве уверенность, что сами «виновники» газетной перепалки – Рахманинов и Скрябин – тоже относятся друг к другу недружелюбно. В действительности же между двумя композиторами приятельские отношения никогда не нарушались, хотя близости и взаимного понимания творчества у них не было. (Из воспоминаний С. А. Сатиной о Рахманинове.)

Споры бушевали не только в столицах:

Осенью 1915 года в Ростовской-на-Дону газете «Приазовский край», читавшейся и в Нахичевани-на-Дону – маленьком городке, который сейчас присоединен к Ростову и составляет один из его районов (Пролетарский), – появилось извещение: Сергей Васильевич дает в Ростове 20 октября фортепианный концерт из произведений Скрябина. <…> С большим волнением отправилась добывать себе и сестре билеты… В дневнике моем на этот день короткая запись: «20-е октября, вторник… Вечером концерт С. В-ча, огромное впечатление. Он исполнил скрябинскую фантазию и 10 прелюдий ни с чем не сравнимо… Был Гнесин и другие музыканты…» <…> Исполнение Рахманиновым Скрябина для всех музыкантов и любителей музыки явилось полнейшей неожиданностью. Одни считали это с его стороны «дьявольским ходом», желанием «разоблачить, раздеть» Скрябина; другие возмущались «порчей» Скрябина, которого Рахманинов, по их мнению, огрубил и «превратил в terre a terre» (сделал чересчур земным), и что после «серебристого» исполнения самого Скрябина, в котором оживают все мельчайшие нюансы, слушать «прозаическую» игру Рахманинова просто невозможно. И, наконец, третьи <…> видели в его исполнении Скрябина только «акт благородства, потому что он – благороднейший человек». Нам открылось в исполнении Рахманинова совсем другое, и при всей парадоксальности этого исполнения я сразу (на слух) почувствовала, что дело обстоит гораздо проще и серьезнее… (Из воспоминаний М. Шагинян.)

Как известно, Рахманинов до сих пор исполнял в концертах преимущественно свои произведения. Таким образом, предстоящий концерт, полностью посвященный произведениям Скрябина, представляет исключительный интерес. («Приазовский край» от 15 октября 1915 г.)

Скорее всего, это то самое извещение, которое имела в виду М. Шагинян в цитированном высказывании.

Важные мысли о безвременно ушедшем собрате по искусству Рахманинов высказал именно в Ростове, в беседе с М. Шагинян:

…Мы заговорили о Скрябине и о том, почему Сергей Васильевич решил его играть:

«Скрябин все-таки настоящий музыкант, милая Re, и сам он при жизни, к сожалению, часто это забывал, и другие забывали. Сейчас стремятся создать какую-то заумь, заумную школу исполнения Скрябина, и окончательно хотят похоронить то, с чем он родился на свет, то есть его природную музыкальность. Ну, а я слышу ее, всегда старался слышать в нем ее. И просто ведь долг одного, еще живого музыканта, перед другим, покойным музыкантом – рассказать публике, как он слышит его музыку, – вот я и езжу по русской земле, рассказываю». (Из воспоминаний М. Шагинян.)

Перед последним откликом местной прессы, который приводится ниже, стоит напомнить, что сам Скрябин тоже выступал в Ростове в 1911 и 1912 годах (бывал он также в Таганроге и Новочеркасске).

Скрябин на своем пути создал немало такого, что никто не может исполнить так ярко, как Рахманинов. …[Он] восхищает нас своей львиной мощью, мечтательностью и безупречным блеском… Многочисленная публика, переполнившая большой зал Торговой школы, прослушала весь концерт с наслаждением и с искренней благодарностью высокоталантливому артисту. («Приазовский край» от 22 октября 1915 г.)

Менее чем через месяц Рахманинов приехал в Ростов еще раз, чтобы 7 ноября выступить с местными музыкантами (скрипачом П. П. Ильченко и виолончелистом А. А. Стернадом).

Программа: Элегическое трио «Памяти великого художника» d-moll op. 9, Соната для виолончели и фортепиано g-moll op. 19.

Как и в октябре, концерт состоялся в зале Торговой школы.

По воспоминаниям М. Ф. Гнесина, билеты были распроданы в течение нескольких часов. На концерте присутствовали слушатели из Таганрога, Новочеркасска, Азова, других городов. (По статье С. Гурвича и Я. Друскина «Выдающиеся русские композиторы в дореволюционном Ростове-на-Дону».)

Играли Трио, – с очень неудачным скрипачом. На бис он [Рахманинов] сыграл «Полишинеля» и переложенную для рояля «Сирень». (Из воспоминаний М. Шагинян.)

Красивое полнозвучие, властные ритмы, светлое ликование… Рахманинов играл, конечно, блестяще, великолепно и бесподобно и как аккомпаниатор [ансамблист], и как солист; самые сильные и изысканные выражения в данном направлении совершенно бессильны выразить прелесть живых ощущений… Кудесник звуков, с такой же, как у Листа, энергией, но только с русскою душой. Игра Рахманинова достигла идеального и притом специфически рахманиновского совершенства.

Концерт прошел при переполненном зале и закончился шумными, восторженными овациями. («Приазовский край» от 9 ноября 1915 г.)

Упоминание о Листе представляется далеко не случайным: на старшем отделении Московской консерватории Рахманинов в 1888–1891 гг. занимался у своего двоюродного брата А. И. Зилоти, который после окончания консерватории по классу Н. Рубинштейна совершенствовался у Листа.

Последнее выступление музыканта в нашем городе прошло 26 января 1917 года как Шестое музыкальное собрание Ростовского отделения РМО. Таким образом, Ростов – вместе с Таганрогом, где артист выступал на следующий день, – оказался в числе последних российских городов, слышавших Рахманинова (после того и до отъезда за рубеж в декабре этого года он появлялся на эстраде только в Харькове, Петрограде, Москве и Ялте).

Программа: Соната № 2, Вариации на тему Шопена, восемь Этюдов-картин из op. 39 (еще неопубликованных), несколько ранних произведений, в том числе «Полишинель».

Концерт прошел в зале музучилища, которое располагалось на ул. Большой Садовой (здание не сохранилось; ныне на этом месте размещается офис Полномочного представителя Президента Российской Федерации в Южном федеральном округе).

Судя по концертным программам Рахманинова, он не боялся повторять по нескольку раз в одном городе одни и те же произведения, но заботился и об освежении репертуара. На сей раз новинкой стали пьесы из нового опуса Этюдов-картин, тогда еще не опубликованного и даже не законченного: работа над ним началась в 1916 г. и продолжалась во время концертного сезона вплоть до середины февраля 1917 г.

Выступление Рахманинова сопровождалось настоящим триумфом. (Газета «Ростовская речь» от 28 января 1917 г.)

Друзья

В Ростове жили и общалась с Рахманиновым три близких ему человека (общались не только в Ростове). Во всех трех случаях это была не только взаимная личная приязнь, но и творческое сотрудничество – в разных его формах. Этническая принадлежность этих людей – еврей, грек и армянка – своеобразно отражают многонациональный состав населения города. Их личности, их судьбы чрезвычайно показательны для своего времени. После революции один остался в Советской России, отнюдь не бедствовал, но мысли о том, чтобы покинуть родину, посещали его. Другой эмигрировал. Третья стала преуспевающей советской писательницей, обласканной властями и платившей им взаимностью. Все трое оставили воспоминания о своем великом друге.

Мы представим их в хронологическом порядке знакомства с Рахманиновым.

Пресман Матвей Леонтьевич (1870–1941) – коренной ростовчанин. Окончил Московскую консерваторию (с большой серебряной медалью) по классу фортепиано профессора В. И. Сафонова (1891). С 1895 года, после стажировки в Германии, жил в Ростове, активно участвовал в организации местного отделения ИРМО, в 1896–1912 преподаватель и директор музыкальных классов (с 1900 – музыкальное училище) названного общества. Вел класс фортепиано, теоретические предметы, руководил хором, дирижировал организованным им симфоническим оркестром из педагогов и учащихся. Об авторитете, которым пользовался Пресман в музыкальных кругах России, свидетельствует приглашение в 1910 г. в Петербург на конкурс им. А. Г. Рубинштейна в качестве члена жюри. Позднее Рахманинов назовет его «выдающимся педагогом» (письмо от 24 апреля 1925 г.).

Насколько энергично руководил Пресман музыкальным образованием в городе, свидетельствуют некоторые цифры. До 1900 года училища существовали только в пяти провинциальных городах – Киеве, Харькове, Тифлисе, Саратове, Одессе. Одновременно с ростовским, училища открылись еще в пяти городах. К 1909 году из 39 провинциальных отделений РМО около половины имели лишь музыкальные классы, еще «не доросшие» до статуса училища. Важно учесть также, какой понадобился срок, чтобы пройти этот путь. Сравним с училищами-«одногодками»: в Астрахани он равнялся 9, в Николаеве и Тамбове – 8, в Ростове – 4 годам, и только Кишинев «обошел» наш город, преодолев дистанцию за один год. К примеру, в Нижнем Новгороде между открытием классов и преобразованием их в училище прошло почти четверть века (1873–1907). Наконец, число учащихся. В частности, в 1906–1907 году в ростовском училище их насчитывалось 275. Если сравнивать с теми же училищами, то ростовское заметно опережало их (Кишинев – 128, Тамбов – 228, сведений о двух других училищах нет) и было сопоставимо по этому показателю с одесским (293), основанным четырьмя годами ранее. Весьма впечатляющи данные о размахе концертной деятельности педагогов и учащихся, которые мы здесь опускаем.

Покинув Ростов вследствие конфликта с дирекцией местного отделения РМО, Пресман занял должность профессора Саратовской консерватории. Спустя несколько лет вернулся в родной город, открыл частное музыкальное учебное заведение. В 1918–1921 гг. был профессором Донской (Ростов-на-Дону), в 1921–1922 – Азербайджанской (Баку) консерваторий. В середине 20-х годов в письме Рахманинову изъявил желание переехать в Америку и просил друга о протекции, однако получил вежливый, но твердый отказ, мотивированный тем, что в этой стране предложение превышает спрос, и получить работу очень трудно. В 30-е гг. – преподаватель и директор музыкального училища им. М. М. Ипполитова-Иванова (Москва).

Пресмана уже не было в Ростове, когда местная газета решила отметить 25-летие его творческой деятельности:

Человек с задатками гениального пианиста, лауреат, профессор, признанный и оцененный его современниками – Рахманиновым, Сафоновым, Глазуновым и Аренским, – в самую светлую пору своей жизни и развития музыкальной деятельности вдруг отказался от своей артистической карьеры и свой талант принес на алтарь высокого кумира – идеи общественного воспитания. («Приазовский край» от 13 октября 1913 г.)

Благодаря Пресману, в начале XX века Ростов стал одним из первых русских периферийных городов, где широко зазвучала музыка Рахманинова. Позднее композитор посвятил ему Сонату для фортепиано № 2 b-moll op.36 (1913), которую исполнял в Ростове.

Они познакомились, будучи еще почти мальчиками, в доме Николая Сергеевича Зверева (1833–1893), который был широко известен в Москве как один из самых авторитетных и высокооплачиваемых педагогов-пианистов. С 1870 – преподаватель, с 1883 – профессор Московской консерватории. Из 19 пианистов, окончивших до 1900 года консерваторию с золотой медалью, 12 были подготовлены к поступлению на старшее отделение Зверевым.

Если поступавший в консерваторию талантливый ученик-пианист не имел ни достаточных средств, ни родителей в Москве, у которых он мог бы жить, Н. С. [Зверев] предлагал взять юношу к себе. Платы он при этом никакой не брал, но ставил одно условие: родители теряли всякое право вмешиваться в дело воспитания их сына; он как бы становился сыном Зверева. Так росли и воспитывались А. И. Зилоти, С. В. Рахманинов, Л. А. Максимов. М. Л. Пресман. Питомцев своих Зверев любил как отец и баловал их – водил в театр и на концерты (это он считал, впрочем, не баловством, а необходимой частью образования), а иногда и в хорошие рестораны. В занятиях же он был строг и лентяев не любил… Другие мои друзья… [в том числе Скрябин] как и я сам, вели жизнь «студенческую», то есть жили у себя дома и пользовались полной свободой; «зверята» же (так их называли в консерватории) были лишены свободы, у них весь день был расписан по часам. (Из воспоминаний Н. К. Авьерино о Рахманинове.)

Нередко юноши оставались жить у Зверева, уже перейдя на старшее отделение, в классы других профессоров. Так, Пресман прожил у него с 1884 по 1891, Максимов – с 1882 по 1892, Рахманинов с 1885 по 1889, до этого Зилоти – с 1873 по 1882 гг.

Рахманинов, конечно, знал, что в Ростове живет не только добрый товарищ, но и горячий поклонник его творчества:

Милый друг, от души благодарю тебя за твою ревностную пропаганду моих сочинений.<…>

Благодарю за бывшее исполнение моей сюиты и за будущее исполнение моей сонаты и оперы. (Из письма Рахманинова к Пресману от первой половины февраля 1902 г.)

В этом же письме Рахманинов сообщает другу о высылке ему нотного материала «Алеко». Ростовская премьера оперы осуществлена 1 апреля 1902 г. в Асмоловском театре учащимися музыкального училища под управлением Пресмана. 2 февраля, то есть незадолго до отправки письма, впервые в Ростове в квартетном собрании местного отделения РМО пианистами М. С. Высоцкой и М. Л. Пресманом была исполнена Сюита № 2 для двух фортепиано op. 17 Рахманинова. А вскоре, тоже впервые в Ростове, прозвучала Соната для виолончели и фортепиано g-moll op. 19 в исполнении П. П. Федорова и М. Л. Пресмана. От премьер обоих сочинений в Москве эти события отделены менее чем четырьмя месяцами.

Милый друг Матвей Леонтьевич.<…> …Почему все-таки ты хочешь уходить из Ростова? Неужели там так много неприятностей и подкопов. Ведь они везде бывают, и везде много, неужели у тебя там чересчур их много? Мне очень жалко, что тебе придется расстаться с твоим любимым делом. (Из письма Рахманинова к Пресману от 26 июня 1905 г.)

По-видимому, это один из первых зафиксированных в переписке друзей сигналов неблагополучия в отношениях Пресмана как директора училища с местным руководством. Спустя несколько лет разгорится открытый конфликт, о котором рассказано в следующем разделе.

Милый мой друг Матвей Леонтьевич. <…> Собираюсь к тебе приехать в Ростов в будущем сезоне… и сейчас уже радуюсь повидать тебя там «на месте» в твоем училище, в твоей семье и т. д. (Из письма Рахманинова к Пресману от 24 февраля 1910 г.)

Свое намерение Рахманинов осуществил позднее, в сезоне 1911/12 г.

Авьерино Николай Константинович (1872–1950) – уроженец Таганрога, из обрусевших греков. В 1889–1894 гг. учился в Московской консерватории по классу скрипки профессора И. Гржимали. Жил и работал в Москве, Астрахани, Баку, Саратове: преподавал, выступал в качестве солиста (скрипача и альтиста), ансамблиста, дирижера. Среди его друзей – многие видные музыканты, актеры, художники, писатели. В 1912 г., после ухода Пресмана с поста директора музыкального училища, принял приглашение Ростовского отделения ИРМО занять эту должность и оставался в ней в течение нескольких лет, в том числе и после преобразования ее в 1918 году в консерваторию. Один из организаторов концертов знаменитых музыкантов и коллективов в Ростове – Арт. Рубинштейна (1912), Л. Собинова (1914), Ф. Шаляпина (1915), оркестра С. Кусевицкого (1913).

Начало дружбы с Рахманиновым относится к 1889 г. В сезоне 1895/96 г. они совместно выступали на юге России, исполняя, в частности, Сонату для скрипки и фортепиано Грига. Из пяти выступлений Рахманинова в Ростове четыре приходятся на период директорства Авьерино. В годы гражданской войны работал в отделении пропаганды при армии Деникина, в 1920 году эмигрировал. Во Франции, а затем в США дружеские отношения с Рахманиновым возобновились и продолжались почти до самой смерти Сергея Васильевича. (По статье А. Наумова «Николай Авьерино и его воспоминания о Рахманинове», его же комментариям и примечаниям к этим воспоминаниям.)

В консерватории у Рахманинова было несколько близких товарищей. Не помню всех фамилий, которые он называл, но самым шаловливым, зачинщиком всяких проказ был скрипач Н. К. Авьерино. Вся эта компания, вероятно, не раз нарушала консерваторскую дисциплину – не ходила на обязательные предметы, не посещала хор, курила в непоказанных местах, одним словом, была на примете у инспектора консерватории – Александры Ивановны Губерт.

…Больше всех попадало от нее, вероятно, Авьерино. На каком-то консерваторском торжестве он подговорил товарищей «качать» Александру Ивановну, чтобы отомстить ей за все ее придирки. Шалуны, в их числе Рахманинов, привели свой коварный замысел в исполнение. Бедной Александре Ивановне пришлось перенести эту выходку, проявив, вероятно, все свое самообладание, чтобы с честью выйти из затруднительного положения. (Из воспоминаний Е. Ю. Жуковской о Рахманинове.)

Шагинян Мариэтта Сергеевна (1888–1982) – писатель, поэт, эссеист, критик. В детстве и юности подолгу жила в Нахичевани, училась в гимназии, потом провела здесь годы с 1915 по 1920. Сотрудничала в московской прессе, в ростовской газете «Приазовский край», других изданиях Юга России, опубликовала две книги стихов, сборники рассказов. Принадлежала кругу либеральной интеллигенции. В 1917–1918 годах преподавала в Ростовском музыкальном училища (консерватории) историю искусства и эстетику. Октябрьскую революцию встретила с энтузиазмом. Автор агитационно-приключенческих повестей (под псевдонимом «Джим Доллар»), романа на производственную тему, мемуаров. За романы о Ленине удостоена Ленинской премии. Герой Социалистического Труда. Известна также как создатель биографических книг о деятелях литературы и искусства, в частности, о чешском композиторе И. Мысливечеке, статей о музыке и музыкантах. После 1917 года отношений с Рахманиновым не поддерживала.

Еще не будучи знакомой с Рахманиновым, Шагинян в феврале 1912 года написала ему письмо.

Я не захотела назваться и подписала свое письмо нотой Re… Рахманинов обратился ко мне в ответном письме как к Re, и потом, до последней встречи нашей в июле 1917 года, всегда и писал, и называл меня Re; и, посвятив мне свой романс «Муза», поставил в посвящении Re. (Из воспоминаний М. Шагинян.)

Композитор ответил немедленно и затем в течение 1912 года направил ей восемь писем. Одно из них цитируется особенно часто:

Милая моя Re, Вы на меня не рассердитесь, если я обращусь к Вам с просьбой? <…> Мне нужны тексты к романсам. Не можете ли Вы на что-либо подходящее указать? Мне представляется, что «Re» знает многое в этой области, почти все. Будет ли это современный или умерший автор – безразлично! – лишь бы вещь была оригинальная, а не переводная, и размером не более 8–12, максимум 16 строф [строк]. И вот еще что: настроение скорее печальное, чем веселое. Светлые тона мне плохо даются! (Из письма Рахманинова к М. Шагинян от 15 марта 1912 г.)

С тех пор я неоднократно переписывала и подготавливала для него стихотворные тексты из русских поэтов. Он не очень жаловал символистов, но я все же старалась заставить его кое-что оценить в них… Рахманинов дважды использовал мои тетрадки с «приготовленными» для него текстами – в 1912 году для романсов op. 34 и в 1916 году для романсов op. 38. (Из воспоминаний М. Шагинян.)

Еще до их очного знакомства Рахманинов проникся к молодой писательнице симпатией и демонстрировал в письмах к ней такую откровенность, на какую могли рассчитывать немногие адресаты:

Кроме своих детей, музыки и цветов, я люблю еще Вас, милая Re, и Ваши письма. Вас я люблю за то, что Вы умная, интересная и не крайняя (одно из необходимых условий, чтобы мне «понравиться»); а Ваши письма за то, что в них, везде и всюду, я нахожу к себе веру, надежду и любовь: тот бальзам, которым лечу свои раны. (Из письма Рахманинова к М. Шагинян от 8 мая 1912 г.)

Милая Re, на днях закончил свои новые романсы. Около половины из них написаны на стихи из Вашей тетради (Из письма Рахманинова к Шагинян от 12 июня 1912 г.)

Вы открыли мне Ваше имя. Должен сознаться, что я его давно уже знал. Узнал случайно… (Из письма Рахманинова к Шагинян от 12 ноября 1912 г.)

Их эпистолярное знакомство сменилось знакомством личным, перешедшим в дружбу.

Милая Re… Позвольте Вам… выразить мою радость, что я с Вами познакомился и увидел ноту Re воочию. (Из письма Рахманинова к Шагинян от 5 декабря 1912 г.)

Мы встречались и у нас [М. Шагинян жила тогда с сестрой в Москве], и у Метнера, где я неделями гостила [композитор и пианист Николай Карлович Метнер вместе с женой Анной Михайловной и братом Эмилием – литературоведом, критиком, переводчиком, философом, жили в подмосковном имении и в московском доме], и у него на Страстном бульваре, и на минеральных водах, где он лечился в Ессентуках, а я жила в Кисловодске. Когда мы с сестрой перебрались к моей матери в Нахичевань-на-Дону, Рахманинов, проезжая Ростов во время концертных поездок, всегда заезжал к нам и проводил с нами вечера, или вызывал меня к себе в Ростов, если времени было мало. <…>

В артистической [после концерта со скрябинской программой] мы условились с Сергеем Васильевичем, что на следующий день в шесть часов вечера он приедет к нам. Весь день 21-го [21 октября 1915 г.] так и назван у меня в дневнике «День С. В.». Мать моя захлопоталась, чтобы угостить его традиционными армянскими блюдами… флигелек наш мы приубрали, все наши соседи, жившие поблизости, вышли из домов, чтобы посмотреть на него «хоть краем глаза». Он приехал из Ростова на трамвае и оставался всего часа полтора, так как вечером же уезжал на концерты в Баку. (Из воспоминаний Шагинян.)

Шагинян жила с сестрой и матерью в доме № 4–6 на 24-й линии (ныне дом перестроен; адрес тот же). Рахманинов навестил писательницу и в свой следующий приезд в Ростов, который случился всего через две недели.

Милая Re, могу ли я прийти к Вам завтра (пятница), от 5–6 часов вечера? Ответьте. (Письмо Рахманинова к М. Шагинян от 5 ноября 1915 г.)

После ужина, до которого Рахманинов почти не дотронулся, он по привычке ссутулился на старом дедовском кресле и спросил меня очень тревожным и нерешительным тоном: «Как вы относитесь к смерти, милая Re? Боитесь ли вы смерти?» <…> Он… как будто и не надеялся на ответ, а скорей стремился поделиться своим состоянием, чтобы найти в этом облегчение.

Две пережитые одна за другой смерти – Скрябина и Танеева – страшно подействовали на него, а тут еще попался какой-то модный роман о смерти, и он вдруг заболел ее ужасом.

– Раньше – трусил всего понемножку, – разбойников, воров, эпидемий, – но с ними, по крайней мере, можно было справиться. А тут действует именно неопределенность – страшно, если после смерти что-то будет. Лучше сгнить, исчезнуть, перестать быть, – но если за гробом есть еще что-то другое, вот это страшно. <…>

Он вдруг как-то побледнел, и даже дрожь у него по лицу прошла. В это время моя мать принесла из кухни и поставила перед ним поджаренные в соли фисташки. Эти фисташки он очень любил, и мы всегда заготовляли их для него во множестве. И сейчас он, незаметно для себя, увлекся ими, а потом придвинул к себе тарелку, посмотрел на них и вдруг засмеялся: «За фисташками страх смерти куда-то улетучился. Вы не знаете куда?» <…>

Много еще было говорено в тот вечер. У нас служила тогда девочка четырнадцати лет, Маша, – редчайшей красоты, такой, мимо которой нельзя пройти, не остановившись. Когда она открыла ему дверь в передней, он долго ею любовался, потом сказал мне: «Такая красота – большой, редкий талант, берегите эту девчушку, чтобы ее не увели от вас и не испортили». И еще добавил: «Удивительный глаз у Чехова, – ведь он своих «красавиц» нашел именно в этих краях, – кажется, где-то в Донской области, помните его рассказ? И ведь это верно, я все время в Ростове оглядываюсь на девушек». <…>

Ушел он от нас вечером 5 ноября [ошибка: 6 ноября] очень поздно, а на следующий день был его концерт... Мать моя нажарила в соли фисташек (по его просьбе), и мы отвезли их ему на вокзал как «средство против страха смерти».<…>

Наша предпоследняя встреча, 26 января 1917 года, была в Нахичевани. (Из воспоминаний М. Шагинян.)

Милая Re, только сегодня, с большим опозданием, приехал в Ростов. Завтра утром выезжаю, чтобы больше сюда не возвращаться.

Хочу Вас очень видеть, но к Вам попасть не могу. Может, Вы согласитесь ко мне прийти сегодня, перед концертом, в музыкальное училище!? Мы будем одни, обещаю Вам. Так часов в 6 ? веч[ера]. Можно будет посидеть часа полтора. Я буду играть, а Вы мне будете что-нибудь рассказывать! Хорошо? Посылаю Вам свои романсы. (Из письма Рахманинова к М. Шагинян от 26 января 1917 г.)

Два часа мы с ним просидели у рояля, – я «рассказывала», а он упражнялся перед концертом. Мне было обидно, что шесть романсов на «мои», так любовно подготовленные для него тексты, он посвятил Кошиц, а он отшучивался на упреки. Потом мы вместе поехали на концерт… а на следующее утро он уехал в Таганрог. (Из воспоминаний М. Шагинян.)

Кое-что в этом высказывании требует пояснения. Авьерино жил тогда на квартире при музыкальном училище. Собеседники вряд ли «поехали» на концерт, ибо он проходил в том же здании. Н. П. Кошиц – певица, первая исполнительница Шести стихотворений op. 38 Рахманинова.

С друзьями были связаны и некоторые иные попечения Рахманинова – как в Ростове, так и в столицах. Об этом – следующий раздел.

Особые поручения

В 1909 году, под мягким нажимом музыкальной общественности, в первую очередь С. И. Танеева, Рахманинов принял высший тогда в России музыкально-административный пост помощника по музыкальной части председателя главной дирекции ИРМО (председателем по традиции была особа императорской фамилии – принцесса Е. Г. Саксен-Альтенбургская). В его обязанности входило инспектирование учебных заведений и вообще всех отделений общества в России.

Насколько можно судить по приводимому нами ответному письму, в начале 1911 года Пресман обратился к Рахманинову с просьбой похлопотать перед Главной дирекцией ИРМО о выделении Ростовскому училищу денежных средств на строительство здания. Ответ вряд ли его обрадовал:

Милый мой друг Матвей Леонтьевич.

Письмо твое, адресованное в Петербург, получил. План дома посылаю тебе обратно. Хоть лично я не имел никакой надежды на то, что твоя просьба (субсидия в 50 т[ысяч рублей]) может быть удовлетворена даже приблизительно, но взял твое письмо, план и поехал к принцессе, где и обсуждал с ней около получаса твою просьбу. Как это ни грустно, но должен тебе все-таки сообщить, что результат наших переговоров – отрицательный… Таких средств у Г[лавной] Дирекции нет! Но если бы даже такая сумма и была, то определить ее целиком на Ростов не представлялось бы также возможным, так как аналогичные ходатайства имеются из Одессы, Казани и т. д.

Остается только надеяться, что твоя энергия и твоя исключительная любовь к делу от этих отказов не притупится и что твое училище, и без необходимого для тебя здания, будет процветать по-прежнему.

Мой сердечный привет тебе, поклон и еще раз искреннее сожаление, что оказался не в силах помочь тебе. (Письмо Рахманинова к М. Пресману от 19 февраля 1911 г.)

В том же году разногласия Пресмана с дирекцией Ростовского отделения РМО вылились в открытое противостояние, ставшее достоянием гласности:

Конфликт… возник из-за инспектора и педагога Нахичеванского отделения музыкального училища этого общества – М. Д. Шоломовича, самоустранившегося от выполнения своих служебных обязанностей. Требование Пресмана – наложить взыскание на Шоломовича – не получило поддержки со стороны местной дирекции общества. Добиваясь своего, Пресман обратился с жалобой на местную дирекцию в Главную дирекцию ИРМО, чем вызвал возмущение первой. (Из комментариев З. А. Апетян к письмам Рахманинова.)

Рахманинов принял в этой истории весьма деятельное участие:

Ваше высочество!

Разрешите мне представить на Ваше усмотрение следующее дело. Вчера приехал ко мне из Ростова-н[а]-Д[ону] директор училища М. Пресман. Цель его приезда – рассказать мне о тех дрязгах, придирках и уколах, которые сыплются на него со стороны местной Дирекции. Приехал он ко мне с протоколами, письмами, документами в руках и рассказывал мне в продолжение нескольких часов сряду целую эпопею. Я вынес впечатление, что дело это вопиющее. В заключение Пресман добавил, что как он ни любит свое дело, которое основал и прочно поставил, но предпочитает лучше уйти, за невозможностью служить при таких условиях.

<…> Лично я считаю Пресмана честнейшим человеком, высокоспособным педагогом и любящим свое дело до самозабвения. Только при таком человеке и понятен рост училища и образцовая постановка там преподавания. <…> Теперь у меня к Вашему Высочеству покорнейшая просьба. Не найдете ли Вы возможным и желательным… уполномочить меня произвести расследование, уведомив об этом официально Ростовскую Дирекцию.<…>

Завтра я уезжаю на весь октябрь в Англию, а в ноябре буду ездить по России, когда и собираюсь быть в Ростове-на-Дону. (Из письма Рахманинова к Е. Г. Саксен-Альтенбургской от 29 сентября 1911 г.)

Просимые полномочия были получены. Прибыв в Ростов 8 ноября, накануне своего концерта, Рахманинов всю вторую половину дня, до глубокой ночи, занимается «делом Пресмана». Спустя много лет «виновник» разбирательства вспоминал:

В присутствии дирекции он едва протянул мне руку (дирекция прекрасно знала о нашей с Рахманиновым близкой связи с детских лет), а обращаясь ко мне с вопросами, избегал местоимения «ты», стараясь говорить в третьем лице. Только тогда, когда все дело было им самым детальным образом разобрано, суровые черты лица Рахманинова разгладились, он ласково и любовно посмотрел на меня, подошел и сказал:

– А теперь проведи меня к себе и угости стаканом чаю.

С дирекцией он простился холодно. Когда мы шли ко мне, Рахманинов, держа меня под руку, с необыкновенной мягкость и искренностью сказал:

– Ты представить себе не можешь, с каким ужасом я приступил к рассмотрению твоего конфликта с дирекцией. Зная тебя, я чувствовал, что ты не можешь быть виноват. Тем не менее, я очень волновался: а вдруг ты и в самом деле что-нибудь натворил? Хватит ли у меня тогда сил нанести тебе обвинительный приговор? Теперь я бесконечно счастлив, что могу открыто обнять тебя, поцеловать и сказать, что во всем этом склочном и грязном деле ты для меня чист, как голубь. С чистой совестью я могу тебя всюду защищать. (Из воспоминаний М. Л. Пресмана.)

Утром Рахманинов шлет отчет вице-председателю главной дирекции ИРМО, в котором события прошедшего дня изложены, понятно, в другом тоне:

Вчера днем приехал в Ростов… В 4 часа вызвал к себе Председателя Дирекции И. Панченко, который мне рассказывал все дело в продолжение трех часов. От 7 до 8 опрашивал М. Пресмана… В 8 часов был музыкальный вечер в училище, и в 10 ч[асов] я назначил общее заседание Дирекции, продолжавшееся до 12 ч[асов] ночи…

…К моему великому огорчению, должен сказать, что мне не удалось ничего ровно сделать. Я встретил такую озлобленность, и с той и с другой стороны (не ко мне, а к делу), что мое намерение найти какие-нибудь точки соглашения, примирения… не встретило никакого сочувствия…<…>

…Пресман мне заявил, что не останется здесь ни в каком случае и желает только расследования дела ради своего имени. Таким образом, с грустью должен констатировать, что Дирекция «скушала» Пресмана, или Шоломович, что еще хуже. Если бы меня спросили, что я после беглого просмотра этого дела о нем думаю, то я сказал бы так: у двух сторон дело перешло уже на личности… обе стороны в различных размерах виноваты: Дирекция своею придирчивостью и прижиманием, и желанием во что бы то ни стало отделаться от неугодного человека, – а Пресман своею неуступчивостью и некоторой резкостью. Но если бы меня спросили, кем бы я все-таки, ради дела, пожертвовал, то я бы ответил Дирекциею, хоть и понимаю, что этот ответ является недостаточно обоснованным и еретичным. (Из письма Рахманинова к А. Д. Оболенскому от 9 ноября 1911 г.).

Вернувшись из гастрольной поездки, Рахманинов в конце декабря 1911 и январе – феврале 1912 г. шлет несколько телеграмм М. Пресману, обращается с посланиями к руководству ИРМО. Главная дирекция в этом конфликте фактически «умыла руки», тем самым позволив местной дирекции уволить М. Пресмана. Формальным основанием для такой позиции мог послужить пункт Устава, согласно которому главная дирекция является органом, объединяющим все местные отделения, но не вмешивающимся в подробности их деятельности. Узнав об этом, а также об окончательном решении ростовской дирекции, Рахманинов послал своему «непосредственному начальству» по ИРМО следующую бумагу:

Ее высочеству Елене Георгиевне Саксен-Альтенбургской
Помощника по музыкальной части
Сергея Васильевича Рахманинова

Прошение

Сим имею честь покорнейше просить Ваше высочество уволить меня от занимаемой должности помощника по музыкальной части.

С. Рахманинов

21-е января 1912.

Число лиц, если не прямо вовлеченных в конфликт, то информированных о нем и сочувствующих ростовскому «бунтарю», было, по-видимому, значительным. Из письма еще одного именитого московского знакомца М. Пресману можно узнать, что еще за несколько дней до прошения об отставке Рахманинов был настроен более оптимистически:

…Вчера был у Рахманинова и передал ему все, что знал о твоих неприятностях с дирекцией… Рахманинов принимает все это очень близко к сердцу и еще раз подтвердил мне свое намерение сделать все возможное для твоего удовлетворения… С Зилоти еще увидимся… С ним тоже буду говорить о твоем деле. Ты не можешь себе представить, дорогой мой, как оно меня задело, и как мы все желаем скорого и благополучного исхода для тебя в этой поистине возмутительной истории! Чтобы им всем скиснуть!.. (Из письма А. Н. Скрябина к Пресману от 19 января 1912г.)

После нескольких месяцев бюрократических проволочек и дипломатических ходов, Рахманинов вынужден был 28 мая направить тому же адресату точную копию январского прошения. Удовлетворив просьбу Рахманинова, принцесса пыталась найти нового помощника по музыкальной части. Рассматривались кандидатуры Танеева, Глазунова, Направника, Глиэра, по разным причинам отпавшие. В конечном результате эта должность была упразднена. (По комментариям З. А. Апетян к письмам Рахманинова.)

…Главная дирекция Общества… не посчиталась с авторитетом С. В. Рахманинова, не поддержала его заключение при расследовании острого конфликта между директором Ростовского-на-Дону музыкального училища РМО М. Л. Пресманом и антисемитски настроенной дирекцией местного отделения Общества, добивавшейся смещения неугодного ей Пресмана, несмотря на всю его высокую ценность как педагога, удостоверенную Рахманиновым, и его заслуги как общественно-музыкального деятеля в Ростове. Отлично памятны мне возбужденные обсуждения этого в свое время «нашумевшего» дела, происходившие в доме А. И. Зилоти совместно с Рахманиновым и Пресманом. (Из воспоминаний А. В. Оссовского о Рахманинове.)

Сказанное подтверждается и авторитетным свидетельством С. А. Сатиной, самого информированного биографа Рахманинова:

С. В. подал в отставку… из-за разногласий с губернатором. <…> Губернатор настаивал на его [Пресмана] смещении из-за того, что он был евреем. С. В. не мог примириться с таким отношением к делу. (Из замечаний С. А. Сатиной к книге О. фон Риземана.)

«Дело Пресмана» активно обсуждалось в ростовских газетах.

Конфликт… кончился финалом маловероятным с точки зрения обычной человеческой логики – Пресман уволен, Рахманинов вышел из Главной дирекции. («Приазовский край» от 8 мая 1912 г.)

С Ростовом и ростовским другом Рахманинова связана еще одна история, якобы имевшая место в октябре 1915 года:

Неожиданно для себя я получил извещение, что Рахманинов назначен главной дирекцией Музыкального общества ревизовать консерватории и музыкальные училища. Я ждал его приезда с нетерпением, мне хотелось похвастаться перед старым другом и замечательным музыкантом своими достижениями. Обыкновенно Рахманинов, приезжая в Ростов, останавливался у меня (у меня была хорошая казенная квартира при консерватории [училище]). По обыкновению я поехал на вокзал встречать его; но, к моему удивлению, он заявил, что не может ехать ко мне, так как приезжает в качестве ревизора и считает для себя неудобным останавливаться у меня. «Ну, что же… может быть, ты и прав».

На другой день он явился на ревизию. Волнение было всеобщее: и в канцелярии, и среди преподавателей, и среди учащихся. Началась ревизия. Рахманинов остался верен себе в смысле добросовестного отношения к своим обязанностям. Проревизовал бухгалтерию, причем привел в страшное смущение нашу делопроизводительницу, задавая ей вопросы по разным статьям. Затем, осмотрев весь инвентарь, отправился по классам: он побывал в классах у всех преподавателей и просиживал иногда около получаса, чем немало мучил и преподавателей, и учащихся. Наконец, на третий день ревизия кончилась концертом учащихся, с хором и оркестром под моим управлением. Зал был переполнен учащимися и родителями; в публике были все профессора и преподаватели Киевской консерватории во главе с директором Р. М. Глиэром, старым моим товарищем по Московской консерватории. Концерт прошел очень хорошо. По окончании программы Рахманинов подошел к эстраде, протянул мне руку и сказал довольно громко, что было не в его привычке: «Благодарю Вас, Николай Константинович! Все, что я видел здесь у Вас, и в музыкальном отношении, и в отношении порядка и дисциплины, превзошло все мои ожидания!». Я был на седьмом небе от радости; моему самолюбию льстило еще и то, что свидетелями моего торжества были товарищи киевляне. Но что меня удивило и рассмешило, это то, что после концерта, когда мы остались с ним вдвоем, Рахманинов мне сказал: «А ты знаешь… я боялся тебя ревизовать!.. Тяжело ревизовать старого друга. А в тебе я не был уверен. Я думал: какой Авьерино директор?.. может быть, там Бог знает, что делается?!.. И серьезно подумывал, не проехать ли мне мимо Ростова?..». Через несколько месяцев я был в Петербурге с обычным докладом в главной дирекции и воочию убедился, какое значение для меня имел отчет Рахманинова: председательница дирекции, великая княгиня Елена Георгиевна [принцесса Саксен-Альтенбургская], сказала мне, что она была счастлива слышать от С. В. Рахманинова, в каком порядке он нашел Ростовское отделение. (Из воспоминаний Н. Авьерино о Рахманинове.)

Недостоверность изложенного заключается в том, что, как указывалось, Рахманинов к этому времени уже не состоял в официальной должности, и потому его миссию вряд ли можно назвать инспекторской. Однако точно известно, что концерт учащихся училища в его присутствии действительно состоялся 19 октября 1915 г. Противоречит фактам и продолжительность «ревизии», якобы растянувшейся на три дня: в таком случае, она должна была начаться 17 числа, но в этот день Рахманинов еще давал концерт в Харькове. Кроме всего прочего, рассказ Н. Авьерино удивительно совпадает с аналогичным эпизодом из воспоминаний Пресмана.

Печально, но факт: связанные с Ростовом административные усилия Рахманинова не увенчались успехом. Денег на строительство нового здания училища не добыл, друга спасти от нападок не смог… Обстоятельства – не в первый и не в последний раз – оказались сильнее людей, даже таких сильных, как Рахманинов. Но те же факты вновь подтверждают, каким верным и благородным другом был Рахманинов. А ведь это тоже – дар, сродни дару любви и дару творчества. Абсолютно прав был М. Пресман, который, комментируя свою историю и роль в ней великого друга, утверждал:

…Сдержанность, кажущаяся холодность и даже суровость Рахманинова – не настоящие.

Список источников

Использованы также материалы ростовских газет 1911–1917 гг.

Автор-составитель – А. Я. Селицкий