Апрель девятнадцатого года запомнится всем обитателям ростовской консерватории как месяц невероятно насыщенный. И одним из важнейших творческих событий, которое дало старт их череде, стала международная научная конференция, посвященная проблемам синтеза искусств в современной музыкальной культуре. Масштаб форума определило рекордное количество участников – 126 (и все – солидные имена в отечественной и зарубежной музыкальной науке), своим живым словом взбодривших ростовскую научную среду.

Одним из интереснейших гостей стал профессор Казанской государственной консерватории Александр Львович Маклыгин. И приехал он не один, а вместе с созданным им уникальным творческим коллективом «Импровиз-рояль», удивившим по-настоящему цирковым номером – коллективной фортепианной импровизацией.

Александр Львович представляет одну из наиболее авторитетных в отечественном музыкознании школ – школу профессора Ю. Н. Холопова. Круг его научных интересов связан с техниками композиции XX века и теоретическими проблемами музыки народов Среднего Поволжья, где ученым раскрыты принципиально новые стороны музыкального профессионализма татар, марийцев, чувашей. Однако круг его интересов выходит далеко за пределы одной лишь науки. Важнейшая (и нужнейшая для всех нас) роль в его деятельности отведена разработке новых педагогических подходов. Как с самых первых занятий привить ребенку любовь к музыке? Как сделать сольфеджио более привлекательным? На эти и многие другие вопросы Александр Львович отвечает своей методической деятельностью.

За свой непродолжительный визит он успел прочитать доклад, провести мастер-класс и выступить с концертом. Несмотря на очень плотный график, музыкант нашел время для беседы.

– Какие качества Вашего знаменитого учителя стали ориентирами в Вашей самостоятельной научной деятельности?

– Ориентиры – это какие-то части, компоненты той модели, того универсума, который воплощал Юрий Николаевич. Он действительно универсальный человек: и музыкант, и музыковед, и практик, и ученый, и методист. В нем все гармонично сочеталось. И для меня, конечно, Юрий Николаевич – это некий небожитель: символ, высокий, недостижимый образец для подражания, сравняться с которым невозможно. Универсальность – это первое. Второе – упорядоченность мышления. В нем было что-то немецкое: четкость, организованность. Поэтому у всех его учеников в работах и деятельности всегда все конкретно, системно, последовательно (надеюсь, у меня тоже это есть). И в этом смысле Юрий Николаевич был неподражаем.

Он был человек очень пунктуальный, я не помню, чтобы он хоть когда-нибудь опоздал. Вот это качество его невозможно повторить – мы все опаздываем. Это, видимо, уже бремя нашего времени. Ну и, конечно, в нем была человеческая широта и глубина. Он был профессионал, и для него профессиональное стояло на первом месте.

– Ваши научные труды по сонорике и музыкальной культуре народов Поволжья носят чисто теоретический или историко-культурный характер. Что явилось стимулом для поворота Ваших интересов в практическую область методики?

– Я не очень соглашусь со словом «поворот», поворота не было. Да, у меня сонорика как-то постепенно ушла на второй план, и ушла в 90-е годы, потому что я увидел, что в эту проблему хлынуло достаточно много молодых музыковедов, в том числе и ростовских. Просто к чисто научной деятельности добавилась вот эта, методическая. А появилась она только потому, что я видел, насколько сложно идет обучение детей в музыкальной школе, как порой у них отбивается охота учиться музыке. У меня проявилось чисто профессиональное музыкантское честолюбие. Все-таки мир музыки надо открывать так, чтобы дети получали радость, ощущение, что они оказались в мире волшебном. Тут я задумался о том, что именно путь устных форм освоения музыки, в творении за инструментом может создать такое ощущение у учащегося. Это, пожалуй, стало главным стимулом. Но, повторяю, научная работа шла у меня параллельно, я от нее не отказывался никогда. Мне есть что отразить в отчетах о научной деятельности. То, что я показывал на мастер-классе, это, скорее, хобби. Был еще один стимул: ряд моих коллег (не нашего факультета, конечно) не очень понимают мою работу по внедрению риторических, импровизационных путей освоения музыки. Им кажется, что это что-то легкомысленное. Они все сторонники традиционных методов и подходов. Поэтому я давно уже никому ничего не доказываю. Вообще образование – вещь достаточно консервативная. Но в консерватории эта консервативность слишком сильна. То есть консервативность в квадрате.

– По какому пути, с Вашей точки зрения, должно развиваться музыкальное образование?

– Если речь идет о музыкальной теории, то главный вопрос состоит в том, как ее осваивать. Она должна осваивается не ради теории, а для того, чтобы навести порядок в голове, чтобы этот порядок отражался в нашей музыкально-практической деятельности. Я сейчас говорю именно о системе образования, а не о теории как таковой. Все-таки это не совсем одно и то же. Изучение теории музыки на бумаге или в каких-то абстрактно схоластических формах не должно являться доминантой в музыкальной школе и в училище. Это, конечно, вчерашний день. И я сам сталкиваюсь с тем, что некоторые выпускники теоретических отделений училищ не очень рвутся на наши факультеты. У них звучит один и тот же тезис: «Нам хватило этой теории и в училище!». У них возникает пресыщение, и в этом серьезная проблема школ и училищ – в том, как раскрывается мир теории. В этом смысле для меня образцом, материалом для реконструкции, реставрации являются практики эпохи барокко. Тогда теорию изучали в достаточно большом объеме, но ее изучали за инструментом, практически, поскольку знать теорию значит продемонстрировать ее непосредственно в своей игре, в тех или иных формах или жанрах.

Наша задача сейчас именно такая: в школе, хотя бы на первых этапах, когда теория становится некой самоцелью, не отбить у ребенка охоту заниматься музыкой. Ведь результат этого таков, что половина детей не доучивается до конца положенного срока, то есть до 7-го класса – это по официальной статистике министерства культуры Российской Федерации. Это пугало в виде сольфеджио действительно существует, и оно небезосновательно. Сегодня, когда поменялись дети – это дети гаджетного времени, когда поменялись родители, мы сами должны задумываться о том, чему и как мы учим. Необходимо адаптировать наше ремесло в тех формах, которые будут соответствовать времени.

Александра Шорникова
Фото автора